Борис Корнилов

Борис Петрович Корнилов родился 29 июля 1907 года в деревне Дьяково Семеновского района Нижегородской области в учительской семье. Его отец, Петр Тарасович, и мать,Таисия Михайловна, учительствовали в местной школе. Борис в семье был старшим ребенком. Кроме него, у Корниловых были две дочери Елизавета и Александра. 

В 1922 году Корниловы всей семьей переехали на новое место жительства в город Семенов. В 1923 году, окончив школу, Борис Корнилов работал инструктором комсомольской организации города Семенова. В 1925 году молодой поэт отдал свое стихотворение «На моря» в газету «Молодая рать», которая выходила в Нижнем Новгороде. Это было его первое произведение, опубликованное в прессе. Автор стихов подписался псевдонимом Борис Вербин.

В январе 1926 года Борис Корнилов по комсомольской путевке уехал в Ленинград поступать в институт литературы. У юноши была заветная мечта – познакомиться с поэтом Сергеем Есениным. Все, кому были знакомы стихотворения Бориса, отмечали их сходство с лирикой С.А. Есенина. Когда Борис Петрович приехал в Ленинград, Сергея Есенина уже не было в живых. Мечта молодого человека не осуществилась.

В северной столице Борис жил у своей тети Клавдии Михайловны. Он стал участником литературной группы «Смена», в которой зарекомендовал себя как самобытный поэт из русской глубинки. Его талант был признан и по достоинству оценен. В 1928 году была издана первая книга стихов Бориса Корнилова «Молодость». В 1933 году вышли в свет два поэтических сборника «Первая книга» и «Стихи и поэмы».

Самыми плодотворными в творчестве поэта были годы с 1931 по 1936. В этот период он написал поэмы: «Соль», «Тезисы романа», «Агент уголовного розыска», «Начало земли», «Самсон», «Триполье», «Моя Африка». В 1934 году на Первом Всесоюзном съезде советских писателей Бориса Корнилова назвали «надеждой советской лирики». Он был назначен на должность штатного поэта газеты «Известия». Его стихи стали часто печататься в «Известиях». В журнале «Новый мир» появились публикации его поэм.  

В 1935 году поэт находился в творческом кризисе. Он пристрастился к алкоголю. В газетах стали появляться критические статьи о его безнравственном поведении, которое позорило имя советского литератора. В октябре 1936 года поэта исключили из Союза советских писателей.

В ночь с 19 на 20 марта 1937 года поэта арестовали. Ему было предъявлено обвинение в авторстве контрреволюционных произведений, враждебных политическому строю. 20 февраля 1938 года пуля убийцы оборвала жизнь поэта большевистской эпохи. По обвинению в контрреволюционной террористической деятельности Бориса Корнилова расстреляли на Левашовской пустоши под Ленинградом.

За год до расстрела он написал: «Мне жить еще полвека, – ведь песня не допета…». 5 января 1957 года поэт был реабилитирован «за отсутствием состава преступления».

ПЕСНЯ О ВСТРЕЧНОМ

Нас утро встречает прохладой,
Нас ветром встречает река.
Кудрявая, что ж ты не рада
Весёлому пенью гудка?

Не спи, вставай, кудрявая!
В цехах звеня,
Страна встаёт со славою
На встречу дня.

И радость поёт, не скончая,
И песня навстречу идёт,
И люди смеются, встречая,
И встречное солнце встаёт —

Горячее и бравое,
Бодрит меня.
Страна встаёт со славою
На встречу дня.

Бригада нас встретит работой,
И ты улыбнёшься друзьям,
С которыми труд, и забота,
И встречный, и жизнь — пополам.

За Нарвскою заставою,
В громах, в огнях,
Страна встаёт со славою
На встречу дня.

И с ней до победного края
Ты, молодость наша, пройдёшь,
Покуда не выйдет вторая
Навстречу тебе молодёжь.

И в жизнь вбежит оравою,
Отцов сменя.
Страна встаёт со славою
На встречу дня.

… И радость никак не запрятать,
Когда барабанщики бьют:
За нами идут октябрята,
Картавые песни поют.

Отважные, картавые,
Идут, звеня.
Страна встаёт со славою
На встречу дня!

Такою прекрасною речью
О правде своей заяви.
Мы жизни выходим навстречу,
Навстречу труду и любви!

Любить грешно ль, кудрявая,
Когда, звеня,
Страна встаёт со славою
На встречу дня.

СОЛОВЬИХА

У меня к тебе дела такого рода,
что уйдёт на разговоры вечер весь, —
затвори свои тесовые ворота
и плотней холстиной окна занавесь.
Чтобы шли подруги мимо, парни мимо,
и гадали бы и пели бы, скорбя:
«Что не вышла под окошко, Серафима?
Серафима, больно скучно без тебя…»
Чтобы самый ни на есть раскучерявый,
рвя по вороту рубахи алый шёлк,
по селу Ивано-Марьину с оравой
мимо окон под гармонику прошел.
Он всё тенором, всё тенором, со злобой
запевал — рука протянута к ножу:
«Ты забудь меня, красавица, попробуй…
я тебе такое покажу…
Если любишь хоть на половину,
подожду тебя у крайнего окна,
постелю тебе пиджак на луговину
довоенного и тонкого сукна…»
А земля дышала, грузная от жиру,
и от омута соминого левей
соловьи сидели молча по ранжиру,
так что справа самый старый соловей.
Перед ним вода — зелёная, живая —
мимо заводей несётся напролом,
он качается на ветке, прикрывая
соловьиху годовалую крылом.
И трава грозой весеннею измята,
дышит грузная и тёплая земля,
голубые ходят в омуте сомята,
пол-аршинными усами шевеля.
А пиявки, раки ползают по илу,
много ужаса вода в себе таит…
Щука — младшая сестрица крокодилу —
неживая возле берега стоит…
Соловьиха в тишине большой и душной…

Вдруг ударил золотистый вдалеке,
видно, злой и молодой и непослушный,
ей запел на соловьином языке:
«По лесам, на пустырях и на равнинах
не найти тебе прекраснее дружка —
принесу тебе яичек муравьиных,
нащиплю в постель я пуху из брюшка.
Мы постелем наше ложе над водою,
где шиповники все в розанах стоят,
мы помчимся над грозою, над бедою
и народим два десятка соловьят.
Не тебе прожить, без радости старея,
ты, залётная, ни разу не цвела,
вылетай же, молодая, поскорее
из-под старого и жесткого крыла».

И молчит она, всё в мире забывая, —
я за песней, как за гибелью, слежу…
Шаль накинута на плечи пуховая…
«Ты куда же, Серафима?» — «Ухожу».
Кисти шали, словно пёрышки, расправя,
влюблена она, красива, нехитра, — улетела.
Я держать её не вправе —
просижу я возле дома до утра.
Подожду, когда заря сверкнёт по стеклам,
золотая сгаснет песня соловья —
пусть придёт она домой с красивым, с тёплым —
меркнут глаз её татарских лезвия.
От неё и от него пахнуло мятой,
он прощается у крайнего окна,
и намок в росе пиджак его измятый
довоенного и тонкого сукна.

БЕЗ ТОСКИ, БЕЗ ГРУСТИ, БЕЗ ОГЛЯДКИ...

Без тоски, без грусти, без оглядки,
Cокращая житие на треть,
Я хотел бы на шестом десятке
От разрыва сердца умереть.

День бы синей изморозью капал,
Небо бы тускнело вдалеке,
Я бы, задыхаясь, падал на пол,
Кровь ещё бежала бы в руке.

Песни похоронные противны.
Саван из легчайшей кисеи.
Медные бы положили гривны
На глаза заплывшие мои.

И уснул я без галлюцинаций,
Белый и холодный, как клинок.
От общественных организаций
Поступает за венком венок.

Их положат вперемешку, вместе —
К телу собирается народ,
Жалко — большинство венков из жести, —
Дескать, ладно, прах не разберёт.

Я с таким бы предложеньем вылез
Заживо, покуда не угас,
Чтобы на живые разорились —
Умирают в жизни только раз.

Ну, да ладно. И на том спасибо.
Это так, для пущей красоты.
Вы правы, пожалуй, больше, ибо
Мёртвому и мёртвые цветы.

Грянет музыка. И в этом разе,
Чтобы каждый скорбь воспринимал,
Все склоняются. Однообразен
Похоронный церемониал.

* * *

Впрочем, скучно говорить о смерти,
Попрошу вас не склонять главу,
Вы стихотворению не верьте, —
Я ещё, товарищи, живу.

Лучше мы о том сейчас напишем,
Как по полированным снегам
Мы летим на лыжах, песней дышим
И работаем на страх врагам.